Возвращение в Атлантиду - Андрей Дорофеев

Но теперь… Эти письмена… Да, они лгут, да, они не обманули Макасади! Но теперь – где гарантия, что эти странники в своих историях не преподнесут ему очередные бредни о падении Атлантиды или сотворении мира в угоду каким-то своим низменным интересам или в память о поверженных давно идолах?

Макасади считал себя свидетелем судеб, вестником истины. Ему не нужны сплетни, искаженные верованиями в злых божков или идеологией носителя. Ему не нужны просеянные через сито страха или предпочтений псевдодокументальные рассказы, в которых самим рассказчиком, не говоря уж о слушателе, будут пропущены важнейшие детали, которые были сочтены крамольными или непопулярными.

И Макасади отверг свое намерение. История всё рассудит. Он оставит в закромах этот бред – не он его создал, не ему его и растрачивать. Он не будет записывать слова страников. Они прошли через много ударов стихии и многие потери дорогих людей и родины – в их умах нет порядка. Им нет доверия.

И мудрец, с посеревшим сердцем и сжавшейся душой, сжал кулаки. Где теперь в подлунном мире, измочаленном морем и злыми людьми, в этих обломках цивилизаций, найти сияющее зерно истины? Не в сундуках ли мародеров? Не в скудной ли земле пахарей Нанпу, которую они усердно и честно скребут в низинах плугом, пытаясь выжать хоть крупицу жизненной силы?

Макасади горько усмехнулся и сильнее укутался в ветхую свою плащаницу. Наступали темные, злые, дикие времена.

Глава пятая

Нет волос – нет прошлого. Нет прошлого – нет страха. Нет страха – есть прозорливость и холодность, беспрепятственность скольжения мысли. А если есть и горячее сердце, которое не остудила морская волна прошедшей ночи и дуновение сквозняка по непривычно бритой голове, – значит, настала пора быть воином духа, и отложить решение будет смерти подобно.

Колосок шел к отцу, так же как и принц, наверное, проведшему весь день, вечер и ночь не сомкнув глаз, в попытках собрать последние силы подданных в спасении от стихии, а потом и в минимизации убытков. Весь уклад жизни в последний день был безнадежно испорчен, поскольку самой жизни могло не стать. И в первую очередь уклад жизни царя.

Так и было. Дворец был пуст, только несколько дряхлых стариков-лакеев сидели, ссутулясь, на деревянных скамейках-постах около дверей, но в их душевном здоровье Колосок сомневался.

Он прошел долгой галереей, окружавшей дворец по периметру. Ему следовали фрески на морские мотивы – дельфины в упряжи тащили рыболовецкую лодку, резвились на просторе, моменты сооружения стены, добыча изумрудов в шахтах на востоке острова, их вживление в городские стены… Сама история, чуть было не прекратившая свое существование, фресками, словно картинками в памяти, пробегала перед рассеянным взором Колоска.

Когда-то давно изумруды были ценностью на великом Острове, но позже, когда Стерон открыл способ добывать их промышленным способом, выращивая кристаллы на длинных слюдяных нитях, словно землянику на грядках, приобрели скорее эстетический смысл и неожиданно стали, будучи вживленными в башни, символом Атлантиды. Когда из-за розового горизонта выходило Солнце, неистовые по своей интенсивности переливы бликов атлантских зданий и городских островерхих крыш были столь сильны, и причиняли столь сакральное, редкое чувственное переживание для чужеземца, что остров стал чуть ли не прижизненным местом-обиталищем земных богов. Чтобы неокрепший глаз не поразила слепота от зеленых изумрудных вспышек и перетекающих сполохов, путешественникам выдавали затемненные сажей слюдяные пластинки в оправе. Но люди не могли выдержать, снимали пластинки в преклонении перед божественной красотой – и потом долго ходили в немом изумлении со слепящими ореолами в глазах.

Колосок зашел в радужные залы, огромную спортивную арену посреди и немного ниже дворца, где вместо метательных снарядов валялись камни и осколки штукатурки с полуобвалившейся крыши. Никого. Не нужно было и надеяться на то – отец был не их тех князьков, что прятали свои жирные зады в подземных бункерах.

Он вышел из дворца, схватил первый попавшийся цепник и помчался, не жалея педалей, на север – Тритон и брат могли быть только там.

Когда грянуло землетрясение, люди в первый момент остолбенели, не ожидавши столь сильного гнева матери-Земли. После второго толчка все ринулись наружу, спотыкаясь и падая – мозаика на полу вздыбилась буграми и, как костер угольками, больно щипалась отлетающей смальтой.

Ринулись, выбежали – а там кромешный ад… Начали кидаться в разные стороны, кто – прятаться, кто – верещать в безумии непонятные слова, и опомнились только, когда царь Тритон, схватив по пути у глашатая громкоговоритель-рупор, во всю силу голоса прокричал:

– Слушайте и услышьте, мой народ!

Люди остановились и бросились, огибая небольшие трещины в земле и вывороченные желтые кирпичи дорог, к единственному известному и потому безопасному в беснующемся мире символу, царю Великого Острова, чью голову все еще венчал величественный символ мировой власти – трезубая корона с платиновым символом Оз повыше лба.

– Держаться вместе! Вместе! Смотреть под ноги! Раненым – помогать! – кричал Тритон, пытаясь пересилить зловещее шипение фонтанов кипящей воды за стеной. Никогда буруны моря не поднимались столь высоко.

Тора не было. Колосок выхватил, еле увернувшись от куска цемента, упавший из держателя флаг на деревянном древке, и, бегая, размахивал им над головой – на флаг начали сбегаться селяне, перепуганные, тащащие какой-то домашний скарб, клетки с джеговами и даже упирающихся коз с обезумевшими глазами.

Группа, постоянно разрастаясь прибывшими, обеспокоено толклась на месте и не разбредалась. Тритон с помощью Колоска залез на невысокую, в три локтя, скалу и пытался предугадать масштабы катастрофы и пути спасения, оглядывая горизонт.

Кучной толпе повезло – поперечная трещина проползла в паре тысяч локтей от них. Земля взвыла, Колоска с отцом, как шрапнелью, полоснуло издалека ошметками дерна.

Трещина поползла, начинаясь из центра, с такой скоростью, что глаз едва мог уследить, словно украшенный слоеный пирог положили на острие топора, и он разламывался медленно, с одной стороны, разрушаемый силой тяжести, а с другой – поддерживаемый свою целостность тягучими полосками полупрозрачной карамели. Тритон бросил взгляд на юг, на север, и повернул лицо к Колоску.

– Сын, бери половину народа и всех, кого найдешь, – беги к селению Эрисхи. Это… – Тритон замолчал на мгновение. – Ты отвечаешь за стену, Обновленный. Я… до дрожи боюсь. Боюсь за стену, Обновленный. Спаси стену Оз, как если бы спасал свое бьющееся пылкое сердце, Колосок.

Колоску не требовалось объяснений. Если стена у Эрисхи, а это как раз там, куда уползло южное щупальце трещины, падет, Атлантида просто окажется под водой…

Колосок выхватил у отца рупор и хриплым от натуги криком потребовал внимания.

– Половина, что стоит ближе к Посейдониуму – бежать за мной, не жалея пяток! Стена великой Оз взывает о помощи ее сыновей!

Он спрыгнул с камня и побежал, увлекая за собой толпу. Не стал дожидаться стариков – они подойдут позже, но их мозолистые корявые руки тоже могут быть нужны. До Эрисхи – пара часов езды на цепнике или быстрого бега, который не осилят земледельцы. Колосок обежал ковыляющую толпу, и бегал вокруг, ободряя задыхающихся и смахивающих пот, но не клянущих всех богов крестьян.

После часа вынужденной трусцы люди перестали замечать вздувавшуюся землю и ее утробный гул. Колосок был вынужден устроить вынужденный пятиминутный перерыв, и в эту секунду громовой раскат долетел до них со стороны стены, уже видневшейся туманной серой полосой со всех сторон горизонта.

Не сговариваясь, люди подскочили с новыми неизведанными силами, словно не кололо у них только что в животе от натуги. Страх и долг атлантский напрочь затмили усталость, и порыв устремил сердца к стене, которая стонала в муках разрыва своей истирающейся в порошок под чудовищным давлением плоти.

Трещина, зазубренным клинком расколовшая треснувший арбуз острова, проглотила своей бездонной пастью живые души, а канувших в Лету зданий никто и не считал. Но она и спасла Атлантиду. На первый раз.

Подбежавшие, наконец, к стене наиболее выносливые мужчины увидели, что в образованный исполинской силой разрыв хлещет морская вода – и большей частью ниспадает в трещину. Та вода, что не вмещалась, изливалась на зеленую траву и образовала что-то вроде хлюпающего болотца глубиной по щиколотку, медленно распространявшегося все дальше и дальше.